рассказ
_______________________________________
– Попытайся вообразить, какие сны видят слепые, – говорит она.
А я сижу подле нее на частном пляже Конча-Заспы, и хотя Днепр разил серой, у нее не было желания возвращаться домой, и хотя уже заметно поздно, мы оба в темных очках, и хотя я валяюсь рядом с ней под солнцем с полудня (а она сама тут с восьми), у меня все равно типа еще похмелье после вчерашней тусовки. Тусовку помню смутно – по‑моему, в “Водка Баре”, но может и в “Зеленом Театре”. Единственное, что застряло в мозгу, – три канистры веселящего газа на задворках клуба, значит, это все же был “Зеленый Театр”, я сижу на полу, до меня доносятся мотивы убогого дабстепа*, в руках бутылка «Чиваса», вокруг море загорелых волосатых ног, кто‑то визжит: «Пошли в “Карибан”, пошли в “Карибан”», – нарочито высоким голосом, снова и снова.
Я вздыхаю, молчу, слегка вздрагиваю и листаю избранный плей-лист «Радиохед». По кромке пляжа бредут Мария и Георг. В очках слишком темно. Снимаю. Оборачиваюсь к ней. Парик больше не съезжает – поправила, пока я лежал с закрытыми глазами. Перевожу взгляд на дом, снова на Марию с Георгом, они вроде ближе, а может, и нет. Спорю с сам собой на поджопник, что они сюда не пойдут. Она не шевелится.
– Боль не понять и не постигнуть, – говорит она, но губы еле движутся. – Посмотри на пляж, на плывущий розовый закат. А теперь попытайся вообразить, какие сны видят слепые...
Впервые она сказала мне об этом на выпускном.
Мы пошли с ней и с Дрогом, который встречался тогда с Марией, и у нас был странный такой водитель лимузина, похожий на Михаила Ефремова**, только лысого, а мы с Дрогом надели смокинги из проката, с чересчур большими бабочками, пришлось заехать в «Мандарин-плаза», купить новые; у нас было граммов шесть, мы с Дрогом их и зарядили, на пару с “правильными” папиросами «Беломор-канал».
А она казалась такой худой, когда я прикалывал букетик ей на платье, и ее костлявые руки дрожали, когда она цепляла розу мне на рукав. Под кайфом я заткнулся, не сказал, что розу нужно в другое место цеплять. Бал устроили в отеле «Хаят». Я заигрывал с Марией. Дрог заигрывал со мной. Мы заныкались на парковке, зарядили кокаин в уборной.
На балу она ничего не сказала. Только потом, на вечеринке после бала, на яхте Милевского***, когда кокаин уже кончился, а мы трахались внизу в каюте, она вырвалась, сказала, что вот такая проблема. Мы пошли на верхнюю палубу, я закурил сигарету, а она больше ничего не говорила, а я не спрашивал, потому что вообще‑то и знать не хотел. Утро было холодное, все казалось унылым и серым, и я вернулся домой на взводе, усталый и с пересохшим ртом.
Она просит – скорее, даже шепчет – вырубить «Радиохед» и поставить Гагу. Мы уже три недели ежедневно валяемся на пляже. Она только этого и хочет. Лежать на пляже, под солнцем, перед домом матери. Мать же в делах, то в Столице, потом в Москве, потом в Париже, потом в Нью-Йорке...
Последние три недели я тусуюсь в Конче с ней, Марией и кем‑нибудь из Марии приятелей. Сегодня это Георг, пляжный обормот с кучей денег, дружелюбный, у него гей‑клуб в центре Киева. Мария и ее приятели тоже иногда тусуются с нами на пляже, только недолго. Меньше, чем она. «Но она ведь даже не загорает», – однажды ночью сказал я. Мария помахала ладошкой у меня перед носом, зажгла свечи, предложила погадать по руке, отрубилась. Часто она еще бледнее, когда я или Мария втираем масло для загара в ее тело, на вид уже морально отощавшее – крошечное бикини висит, прикрывает молочную кожу. Она перестала брить ноги, потому что нет сил, а за нее это делать никто не согласен, и темная щетина слишком заметна, липнет к ногам, жирная от масла. «Она раньше была прекрасна до убожества, до уродства красивой», – заорал я Марии в прошлое воскресенье, когда собирал манатки, готовясь отчалить. Высокая (она и сейчас высокая, только, скорее, высокий скелет) и светловолосая (когда стала разваливаться, по какой‑то идиотской причине купила черный парик), и тело было гибкое, тщательно натренированное, продукт аэробики, а теперь она вообще‑то выглядит как не пойми что.
Все знают. Наш общий друг Марк из Донецка приезжал в среду трахнуть Марию – сказал мне Артур (сосед по дому), полируя катер, кивнув туда, где одиноко лежит она в той же позе под облачным небом, без всякого солнца:
– Выглядит она, брат, весьма хреново.
– Но она умирает, – сказал я, сообразив, о чем он.
– Ну да, но все равно хреново выглядит, – сказал Артур, натирая корпус белого катерка, а я оглянулся на нее и кивнул.
Я машу Марии и Георгу, они идут мимо нас к дому, потом смотрю на пачку ментолового «Вога» возле нее, рядом с пепельницей из «Арены» и айподом. Узнав, она стала курить.
Я лежу у нее на кровати, смотрю MTV или фильм какой, а она все прикуривает, пытается затянуться, давится или закрывает глаза. Порой у нее и это не выходит. Иногда она кладет сигарету в пепельницу, где уже пять‑шесть забычкованных, невыкуренных сигарет, и прикуривает новую. Она не выносит этот запах, первую затяжку, прикуривание, но хочет курить. Мы бронируем столик в «Оливе», в «Шутерсе» или в «Конкорде», и в итоге я неизбежно прошу: «Зал для курящих, пожалуйста», – а она говорит, что теперь без разницы, и оглядывается на меня, будто надеется, что я возражу, но я лишь говорю «да, круто, наверное». И она прикуривает, вдыхает, кашляет, закрывает глаза, отпивает яблочно-морковного джуса, который греется у нее на журнальном столике («Все отлично, – стонет она, – чертов “Аспартам****”»). Иногда она два часа кряду сидит и смотрит, как сигареты превращаются в пепел, а потом поджигает новую, все это меня как бы изводит, и я лишь смотрю, как она открывает новую пачку, и Мария смотрит, а порой она надевает темные очки, чтобы никто не видел, как она плачет, она говорит, что ее солнце нервирует, а ночью – что лампы в доме, или что у нее глаза слезятся от мерцания большого телика, который она все равно смотрит, и поэтому надевает «Рей Баны», но я знаю, что ее просто вконец все достало и она часто плачет.
Заняться нечем – лишь валятся под солнцем, на пляже. Она молчит, еле шевелится. Мне хочется курить, а я не выношу ментол. Интересно, остался ли у Марии гашь. Солнце уже низко, волны темнеют. Как‑то ночью на прошлой неделе, когда она проходила лечение в «Феофании», мы с Марией поехали в «Блокбастер», посмотрели дрянной фильмец, затем заехали в «Бодегиту», выпили по «Мохито», а потом вернулись в Кончу, занимались сексом в гостиной и, по‑моему, много часов разглядывали завитки пара над джакузи. Мимо скачет лошадь, кто‑то машет, солнце позади наездника, я щурюсь, пытаясь разглядеть, кто это, и все равно не вижу. Начинается жуткая мигрень, и спасет меня только гаши-шо.
Ну так вот, я встаю.
– Пойду в дом. – Смотрю на нее сверху. Солнце тонет, отражается в ее очках, вспыхивает рыжим, гаснет. – Я, наверное, уеду сегодня, – говорю я. – Вернусь в город.
Она не шевелится. Парик все равно не выглядит натурально, как поначалу, он и тогда казался пластиковым, тяжелым, слишком огромным.
– Хочешь чего‑нибудь?
По‑моему, она качает головой.
– Ладно, – говорю я и иду в дом.
На кухне Мария смотрит в окно, чистит бонг, наблюдает за Георгом. Тот снял плавки и на веранде голышом моет ноги. Мария чувствует, что я вошел, – жалко, говорит, что ее не взбодрили суши на завтрак. Мария не знает, что она грезит о тающих скалах, о встрече с Рыжим из “Иванушек”***** в вестибюле «Курвуазье», о беседах с водой, прахом, воздухом под попурри «Битлов», замечательную «Колыбель ветра»******, и «Без тебя пиздец» как завершающее все это, жирная точка от группы “Ленинград”.
– Ага. – Я открываю холодильник. – Жалко.
Мария вздыхает, чистит бонг дальше.
– А что, Георг всю «Корону» выпил? – спрашиваю я.
– Наверное, – шепчет она.
– Черт. – Я стою, смотрю в холодильник, изо рта – пар.
– Она правда больна, – говорит Мария.
– Да неужели? А меня правда обломали. Я хотел «Корону». Ужасно.
Входит Георг, вокруг талии обернуто полотенце.
– А на ужин что? – спрашивает он.
– Это ты всю «Корону» выпил? – спрашиваю я.
– Эй, брат. – Он садится за стол. – Полегче типа, расслабься.
– Чё-нибудь, суши? – предлагает Мария, выключая кран. Все молчат.
Георг задумчиво мурлычет песенку, мокрые волосы зачесаны назад.
– Ты чего хочешь, Георг? – вздыхает она, вытирая руки. – Суши хочешь, Георг?
Георг глядит испуганно.
– Суши? Ага, детки. Унаги? Рисовых чипсов? Мне – в самый раз.
Я открываю дверь, иду на веранду.
– Э, брат, холодильник закрой, – говорит Георг.
– Сам закрой, – отвечаю я.
– Тебе барыга звонил, – говорит мне Мария.
Я киваю, оставляю холодильник как есть, спускаюсь по ступенькам на песок, думаю, где бы сейчас хотел оказаться. Мария идет за мной. Я останавливаюсь.
– Я сегодня отчалю, – говорю я. – И так слишком долго протусовался.
– Почему? – спрашивает Мария, глядя в сторону.
– Потому, что это все похоже на долбанное кино, которое я уже видел, и я знаю, что будет дальше. Чем все закончится.
Мария вздыхает.
– Тогда что ты тут делаешь?
– Не знаю.
– Ты ее любишь?
– Нет, ну и что? Что это изменит? Если б любил – помогло бы?
– Просто все как‑то побоку, – говорит Мария.
Я ухожу.
Я знаю, что такое “исчезнуть”.
Я знаю, что такое “умереть”.
Пересиливаешь, расслабляешься, смиряешься и принимаешь все как есть. Лично я возвращаюсь в город.
Вот я смотрю на нее. По‑прежнему играет Гага, но батарейки садятся, и звук все тише, далекий, прибитый, а она не шевелится, даже не показывает, что видит меня.
– Пойдем лучше, – говорю ей я. – Уже прилив.
– Я хочу остаться.
– Так холодно ведь.
– Я хочу остаться, – говорит она, а потом, слабее: – Мне бы еще солнца...
Из кучки водорослей вылетает муха, садится на белое костлявое бедро. Она ее не сгоняет. Муха сидит.
– Да какое же солнце? – панически вопрошаю.
Я иду обратно.
Ну и что, вполголоса бормочу я. Захочет – придет.
А в голове – "попытайся вообразить, какие сны видят слепые"...
Я направляюсь в дом.
Интересно, а Георг останется, а Мария заказала столик в центре, а Дрог перезвонит?
– Блядь, я не знаю, что такое “умереть”, – шепчу я как можно тише, потому что только от одной этой мысли становится жутко страшно.
* Дабстеп (англ. dubstep, МФА: [ˈdʌbstɛp]) — музыкальный жанр, возникший в начале 2000-х годов в южном Лондоне как одно из ответвлений гэриджа. По звучанию дабстеп характеризуется темпом порядка 140 ударов в минуту, доминирующим низкочастотнымбасом и разреженным брейкбитом на заднем плане.
** Михаи́л Оле́гович Ефре́мов — актёр театра и кино. Заслуженный артист Российской Федерации(1995)
*** Артём Владимирович Милевский — белорусский и украинский футболист, нападающий клуба «Динамо» (Киев).
**** Аспартам - препарат, применяется в качестве заменителя сахара
***** Композиция Океан Эльзы, вошла в дебютный альбом группы “Там, де нас нема”.
